У меня для вас злая и страшная сказка на ночь глядя.
Серьезно, тут всё не очень по-доброму.
Злая-злая АУ-шка.
Хэдканоны:
Тони - приемный сын.
Старк-из-ГИДРы.
Рука Барнса - творение Старка.
Вы предупреждены.
1. Он не твой эксперимент, Говард!..
читать дальше
Тони лет… шесть, наверное? Школа ужасна, дети его не понимают, он не понимает, как можно быть такими ограниченными и глупыми.
А раньше… а до этого… что было до этого?.. Что?..
Тони держит в руках рамку с фотографией, сделанной на его пятый день рождения, жмурится, пытаясь вспомнить, но ничего не получается. Это же было всего год назад. Это было год назад. Почему он не может вспомнить?
Он сжимает фотографию, в голове начинает гудеть, дерево жалобно кряхтит, а потом:
— Он не твой эксперимент, Говард!..
Стекло разлетается на куски под крик мамы.
Тони отпускает рамку, та падает на пол, стеклянные осколки разлетаются во все стороны. А мама всё кричит:
— Он — наш сын!.. Ты не имеешь права, Говард!.. Ты не имеешь права!.. Не с ним!.. С тем калекой из подвала — да. Можешь творить с ним всё, что душа пожелает!.. Но не смей трогать Тони!..
Тони осторожно крадется по коридору в сторону криков. Ему страшно, но отчего-то важно узнать, что тут происходит.
— Лицемерка! — смеется отец, и от этого смеха мурашки по спине бегут. — Когда он умирал, ты была согласна на всё — лишь бы спасти своего сыночка!.. И сыворотка прижилась в нем. Да, Мария, та самая сыворотка, что течет в венах «калеки из подвала», та самая сыворотка, что сделала Стива Роджерса Капитаном Америка. Она прижилась в Тони. И убила всех остальных подопытных.
— Ты мне этого не говорил, — выдыхает мама. — Говард!.. Ты говорил, что это спасет его!.. Ты не говорил, что она опасна!..
Тони подкрадывается к приоткрытой двери в гостиную и смотрит в щелочку на родителей. Отец пьет, а мама… мама такая печальная.
— Брось, Мария, — фыркает отец. — Он всё равно умирал. Но умирал бы он долго и мучительно. Сыворотка могла его спасти или убить быстро. Тони выжил. Все в выигрыше.
— Не Тони, — глухо говорит мама. — Что ты с ним сделал?.. Он больше… Он не живой… Он как… робот.
Тони застывает, а сердце глухо бухает в ушах.
— Побочные эффекты обнуления, — рассеянно говорит отец. — Ты же сама просила, чтобы у него не было кошмаров. Новые знания теперь он накапливает быстро и безболезненно. Тогда, когда человеческий разум устает, разум Тони может работать еще долго. Тони будет вычислять, как эти… компьютеры. Конечно, машина со временем перегонит его, но мыслительный процесс Тони всегда будет ускорен. Я бы предпочел получить суперсолдата, но получил гения. Весьма неплохо.
— Он был умен и до этого, Говард, — говорит мама глухо.
— Он был просто умен, — соглашается отец. — Сейчас он гениален. Сейчас он достоин, чтобы быть Старком. Сейчас я даже рад, что его слабовольная мать решила, что Тони безопасней жить в «нормальной семье», чем с агентессой ЩИТа.
— И — видит Бог — я пыталась дать ему нормальную семью, — говорит мама, сгорбившись. — Его мать хотела этого. И мы приняли его в семью. И он стал мне сыном, Говард, а ты…
Нет. Тони выдыхает:
— Мама?
Мама и отец оборачиваются на него.
— Говард, он слышал! — шепчет мама. — Он… Он…
— Ничего не вспомнит, — жестко говорит отец и смотрит на маму насмешливо: — Позволишь мне оставить Тони твоим сыночком?..
Мама бессильно падает в кресло и кивает. Тони стоит в дверях и смотрит на нее большими глазами. Отец подходит к Тони, смотрит на него сверху вниз, а потом говорит:
— Дай мне руку, Тони. Ты должен пойти со мной в подвал. Нужно, чтобы ты кое-что забыл.
Тони… Тони не хочет.
Говард сильней шестилетки. Он закидывает брыкающегося Тони на плечо, а тот кричит, кричит, кричит:
— Мама!.. Мама... Ма-ма!.. Мама!..
Мама даже не смотрит на него. Мама плачет и всё шепчет, шепчет:
— Господи, прости. Прости, Господи… Прости меня…
И этот шепот набатом отзывается в ушах, оглушает, почти вырывает сердце из груди… Тони резко садится в своей кровати. Хватает ртом воздух, цепляется за покрывало, смотрит перед собой, но видит — всё еще видит — маму, которая всё просит у Бога прощения.
— Проснулся, — слышится откуда-то слева.
Тони слетает с кровати, пытается схватиться за что-то, что может оказаться оружием. А Зимний Солдат смотрит на него из темноты, потом вздыхает и говорит:
— Я слышал. Ты говорил во сне. И да. Воспоминания после обнуления рано или поздно возвращаются. Особенно, если их стимулирует твой М.О.Р.Г., Старк.
— После обнуления? — хрипло повторяет Тони.
Барнс вздыхает как-то особенно, с жалостью:
— Ты же сам понимаешь, да?.. Помнишь, кого ты увидел там, в подвале, куда тебя приволок Говард?
Тони смотрит на него, застывает, взгляд мечется, а потом он хрипло говорит:
— Я помню… Человека… на цепи… который смотрел на меня… и плакал… Но ведь этого… не было?..
— Мне жаль, Тони, — говорит Барнс. — Рано или поздно, но воспоминания, стертые обнулением, возвращаются.
И Тони просыпается. Он лежит в своей кровати, смотрит в потолок. Сердце колотится в груди. Он выдыхает — медленно, медленно, до предела, до горящих легких, а потом жадно вдыхает, закрывает глаза и приказывает тихо:
— ПЯТНИЦА, инициируй все необходимые процедуры для эксгумации тел Говарда и Марии Старк. Мне нужно их ДНК.
2. Его голос
читать дальше
В голове — муть. Перед глазами всё плывет.
— Он в сознании?
Знакомо… Знакомый голос… Знакомый голос… Кто он?
— Не совсем. В его венах сейчас такой букет из психотропных и снотворных препаратов, что удивительно, как он умудряется еще шевелиться.
Хочется отшатнуться от… него… этот, второй, его голос значит «боль», его голос значит «мучения».
— Вы усилили сыворотку?
Любопытство… такое знакомое… к этому голосу хочется тянуться… как к сво… сво-бо-де.
— Нет, но надеемся усилить ее… с вашей помощью?..
Нет-нет-нет. Нет.
— Да. Конечно.
— Говард…
Тишина стоит оглушающая, а собственный голос — то ли шепот, то ли скрежет — пугает. Но надо объяснить, что тот, второй, приносит только боль. Нужно… Нужно…
— Го-ова-ард.
— Он вас узнал! — пораженно выдыхает второй.
— Любопытно, — соглашается Говард. — После обнулений… Это следует изучить. А пока — сотрите его. Пока мы будем облучать его и делать ему руку… Во время эксперимента мне не нужен кто-то с самосознанием.
— Как скажете, мистер Старк, — почти с обожанием говорит второй.
И снова приходит боль.
Руки… у него две руки. Нет!.. Не трогайте!.. Боль!.. Боль!.. Боль!..
— Его закоротило!.. Нужен другой источник энергии.
А потом — тепло, свет, легкость… И кто-то еще… Оно — главное. Он. Он главный. Он. Зимний Солдат. Он теперь Зимний Солдат. Он знает всё, что знает Зимний Солдат. Он и есть Зимний Солдат.
Дестабилизация? Сообщить? Нет. Промолчать. Подождать.
Рядом снуют техники. Агент не смотрит на них. Он ни на кого не смотрит. Только краем глаза следит за человеком. Ему лет сорок. У него седые виски. Закатанные рукава рубашки, небрежно распущенный галстук и знакомый прищур темных глаз.
Агент не смотрит на этого человека.
Агенту запрещено.
Агент сидит в кресле.
Человек разбирается с бумагами, говорит что-то техникам. Потом с грохотом подтаскивает стул, садится напротив Агента и ждет. Постепенно техники уходят. Человек остается.
Он смотрит на Агента, усмехается, а потом говорит:
— Надо было захватить виски. Неплохо было бы выпить, как в старые времена, а, Барнс?
Слово… фамилия… отдается внутри. Знакомо. Как этот человек.
— Знаешь, когда мне сказали, что выжил, — говорит человек, — я был зол. Я был в ярости. Кэп умер, а ты выжил? Ты? Никчемный, ненужный, бесполезный… Они никогда не говорили прямо, кто ты — предоставляли результаты тестов, рассказывали о показателях, просили о помощи…
Он усмехается. Агенту… тревожно. Этот… этот человек… он должен… спасти?..
— Моей религией всегда была наука, — продолжает человек. — И я решил посмотреть, что можно сотворить из такого бесполезного… тебя. А потом оказалось, что в тебе есть сыворотка. Немного, да. Может, во всем тебе ее меньше, чем в едином образце крови Кэпа, вот только образцов его крови у меня больше не было. А был ты. И я решил… поработать с тобой.
Это… нет. Неправда. Ложь.
— К этому времени тебя уже пронизали триггерами, — продолжает человек, — кодовыми фразами. Ты весь принадлежал им… Но иногда в тебе вновь появлялся Барнс. Обнуление — не панацея от самосознания. Пока живо тело, где-то там, в подкорке навсегда будешь ты, Барнс. И это… — Он усмехается. — Почти раздражает.
Агент… не Агент, тот, что был до него, тот, другой… Барнс?.. Да. Кажется. Ему… больно?..
— Ты важен ГИДРе, но они позволят мне поиграться с тобой — всё же я хочу попытаться добыть сыворотку из твоей крови. И стереть тебя. Не факт, что получится, но я очень постараюсь.
Очень больно.
— Говард…
Человек усмехается, так, будто глотает стекла, и говорит:
— Ну привет, Барнс. Быстро же ты. Ничего. Мы это исправим.
Он не знал ничего болезненней.
Агент закрывает глаза. Барнс внутри него бьется и кричит.
Человек говорит еще что-то. Его голос теперь значит «боль». Его голос значит «мучение». А еще — «предательство».
— Сержант… Барнс?..
Заткнуть его — наконец-то — приятно.
3. Монстр и мальчик
читать дальше
Мальчик был… маленьким. Пожалуй, это всё, что он мог сказать наверняка. Наверное, он должен был помнить, как выглядят маленькие дети, как соотносить возраст и внешность. Наверное.
Он забыл.
Он месяц сидит на цепи в подвале и ждет, когда Говард Старк в своей гениальности найдет способ окончательно стереть его. Он уже даже не пытается сопротивляться. Или кричать. Или просить. Или умолять.
Или надеяться.
Он не помнит своего имени — этого Старк добился. Зато он помнит имя Старка — оно выжжено где-то очень глубоко, не стереть, не уничтожить. Говард Старк каждый раз меняется в лице, когда удается назвать его имя. И обнуляет. Снова. Снова. И снова. Так что он не помнит больше своего имени. Иногда вертится что-то в голове — невнятное, неясное, простое, но недостижимое.
Не важно.
Важно другое — в подвале мальчик. Маленький. Темноволосый, черноглазый, с живыми чертами лица.
Он думает: «Стив бы тут же схватился за карандаш. Он всегда любил такие живые лица».
Потом он думает: «Кто такой Стив?»
А потом мальчик смотрит прямо на него. Стоит, хлопает темными ресницами, хмурится, говорит осторожно:
— Здрасти?
Звучит это глупо и очень по-детски. Ему хочется улыбаться. И он улыбается. Наверное, улыбка страшная, потому что мальчик напрягается и говорит:
— То есть… Я хотел сказать: доброго дня, мистер. Меня зовут Энтони Старк. Как мне обращаться к Вам?
Или дело не в нем. Он подается вперед, чувствуя, как натягивается цепь, как сковывает шею стальной обруч, и думает, что этот взрослый этикет точно так же сковывает маленького мальчика. А потом понимает. Старк.
Он выдыхает и говорит:
— Ты — сын Говарда Старка?
— Да, — соглашается мальчик. — Я — сын Говарда Старка. Папа не разрешает мне спускаться в его мастерскую в подвале. Потому что здесь живете Вы, да?
— Да, — говорит он и чутко поворачивает голову, слыша тревожно-быстрые шаги. — Меня зовут… Стив. Можно пожать твою руку, Энтони?
— Да, — мальчик просто вспыхивает радостью от этого простого предложения и делает шаг к нему.
Говард влетает в мастерскую именно в тот момент, когда мальчик протягивает свою ладошку ему. Он дергает ребенка на себя, разворачивает его лицом к Старку-старшему и говорит:
— Твой сын?
Энтони — умный мальчик. Он напуган, но не двигается, не пытается вырваться, явно понимая, что этот странный взрослый с легкостью может причинить ему боль. Он и хочет. Но не ему. Говард тоже застывает на одном месте. Он не кажется напуганным, но он слышит всё… слышит сердцебиение Старка-старшего, слышит его дыхание, как сглатывает — словно во рту мгновенно всё пересохло — тот перед ответом, и голос его — тщательно спокойный, когда Говард говорит:
— Марии, по большей части. И что теперь будешь делать, Барнс? Убьешь мальчишку?
Он — Барнс. Барнс! Барнс!.. — усмехается и говорит:
— Я не настолько монстр, чтобы убивать людей.
И отпускает Энтони. Мальчик сначала не верит, а потом бросается к Говарду, обхватывает его ногу, выдыхает резко, с присвистами, которые должны перейти в слезы. Старк даже не прикасается к сыну, смотрит на Барнса, а после кивает и говорит строго:
— Энтони, мужчины не плачут. Возьми себя в руки и отправляйся в свою комнату. Нас ждет серьезный разговор.
Дрожащий Энтони отпускает отца и убегает. Говард смотрит ему вслед, усмехается и говорит:
— Мария бы расстроилась, если бы он умер. Пришлось бы доставать ей нового приемыша. Ладно. На чем мы остановились?
И спокойно идет включать оборудование. Барнс смотрит ему в спину и говорит тихо:
— Монстр здесь определенно не я.
Говард не слышит. Или делает вид. Он вообще хорошо умеет притворяться, хорошо прячет эмоции и чувства, и Барнс — имя въелось, не хочет уходить теперь, хоть и стиралось пару раз, но онснова вспоминал — поражается, как же не соответствует показываемая эмоция с тем, что чувствует Говард на деле ко всей этой ситуации, к этому ребенку.
Барнс думает, что Старк-старший привязан к Старку-младшему, потому что в тот день Говард пытает его особо жестоко, словно мстит за угрозу жизни его ребенку. Или он хочет в это верить.
Барнс почти надеется, что где-то там, внутри человека, что пытает его, есть что-то человеческое. Хотя бы для этого мальчика. Подвижного, живого, черноглазого и слишком старательно вежливого мальчика… бессознательного мальчика, которого Говард приносит в подвал на руках и закутанного в одеяло.
Мальчик бредит. У него жар, его лихорадит. Глаза полуприкрыты, и он кого-то видит, зовет кого-то. Говард очень осторожно укладывает ребенка на стол, поправляет одеяло, смотрит на него некоторое время почти с отчаяньем, а потом резко поворачивается к Барнсу. Его самого чуть ли не лихорадит от нервного возбуждения, он смотрит почти с яростью, но говорит спокойно:
— Мне нужна твоя… помощь. Мне отказали в получении оригинала сыворотки, который использовал на тебе Зола. Мой вариант может сработать. Но он еще слишком сырой. Тебе он вреда не причинил, но десять из десяти подопытных умерли.
— Чего ты хочешь? — спрашивает Барнс.
Обычно Говард не просит, обычно он требует. И хочется понять, что же вынудило его… просить. И Старк говорит:
— Тони умирает. Мария огорчена, а мне… лень искать нового приемыша. Так что я хочу применить на нем сыворотку.
И замолкает. Но его сердце колотится от волнения, а руки заметно дрожат. Барнс хмурится и говорит:
— Мальчик умрет. Сыворотка убьет его.
— Нет, — мрачно усмехается Говард. — Если в нем будет твоя кровь — нет. Сыворотка сработает как надо, я проведу облучение вита-лучами, а Тони справится. Он сможет впитать сыворотку и выжить. Он переживет трансформацию.
Барнс смотрит на него. В голосе Говарда слышно «но». И он должен озвучить его сам, но ждет, когда его спросят, когда будут умолять разъяснить всю гениальность идеи. Барнс ему этого не даст. И Говарду приходится сказать:
— Мне нужна твоя кровь. Такая, какая она есть сейчас. Чистая. Ты должен позволить мне взять ее. Если… — Он спотыкается, сглатывает. — Любой препарат, который я использую, чтобы хоть немного успокоить тебя, убьет Тони. И у меня нет времени, чтобы ждать, пока твоя кровь снова будет чиста от любых посторонних соединений. У него нет времени.
И он бросает короткий встревоженный взгляд на Тони. Барнс встает во весь рост и шагает к Старку. Тот невольно делает шаг назад. А потом понимает, что ему протягивают… не руку, запястье скорей, протягивают, показывая синеющие под кожей вены. И он кивает, принимается за работу, вливает в мальчика кровь Барнса, потом — сыворотку, потом — аппарат. Энтони не умирает от введения крови Барнса, от сыворотки и остается жив после облучения. Уже чудо.
Тяжело дышащее и всё еще бредящее в лихорадке чудо.
Они ждут. Энтони лежит на столе в своем одеяле. Говард пытается делать вид, что работает. Барнс дремлет. А потом просыпается и говорит:
— Сработало. Мальчик исцеляется.
Говард тут же бросается к Энтони, касается его лба, отсчитывает пульс, а потом облегченно выдыхает, прикрывает на миг глаза и снова собирается, становясь тем Старком, которого ненавидит Барнс.
Он уносит Тони.
Чтобы снова привести его в подвал через неделю.
Через месяц.
Через год.
Оказывается, обнуление неплохо работает и на простых людях. Они просто перестают помнить определенный момент.
Мальчик был… маленьким. Он хвастался на прошлой неделе, что ему исполнилось восемь.
Мальчик живой, подвижный, темноволосый, темноглазый, он смотрит на Барнса с любопытством и неузнаванием и говорит:
— Здрасти?
И тут же поправляет себя. И вздрагивает, когда появляется Говард.
Барнс прикрывает глаза и думает, что в этом подвале есть монстр. Но это определенно не он.
Он забыл.
Он месяц сидит на цепи в подвале и ждет, когда Говард Старк в своей гениальности найдет способ окончательно стереть его. Он уже даже не пытается сопротивляться. Или кричать. Или просить. Или умолять.
Или надеяться.
Он не помнит своего имени — этого Старк добился. Зато он помнит имя Старка — оно выжжено где-то очень глубоко, не стереть, не уничтожить. Говард Старк каждый раз меняется в лице, когда удается назвать его имя. И обнуляет. Снова. Снова. И снова. Так что он не помнит больше своего имени. Иногда вертится что-то в голове — невнятное, неясное, простое, но недостижимое.
Не важно.
Важно другое — в подвале мальчик. Маленький. Темноволосый, черноглазый, с живыми чертами лица.
Он думает: «Стив бы тут же схватился за карандаш. Он всегда любил такие живые лица».
Потом он думает: «Кто такой Стив?»
А потом мальчик смотрит прямо на него. Стоит, хлопает темными ресницами, хмурится, говорит осторожно:
— Здрасти?
Звучит это глупо и очень по-детски. Ему хочется улыбаться. И он улыбается. Наверное, улыбка страшная, потому что мальчик напрягается и говорит:
— То есть… Я хотел сказать: доброго дня, мистер. Меня зовут Энтони Старк. Как мне обращаться к Вам?
Или дело не в нем. Он подается вперед, чувствуя, как натягивается цепь, как сковывает шею стальной обруч, и думает, что этот взрослый этикет точно так же сковывает маленького мальчика. А потом понимает. Старк.
Он выдыхает и говорит:
— Ты — сын Говарда Старка?
— Да, — соглашается мальчик. — Я — сын Говарда Старка. Папа не разрешает мне спускаться в его мастерскую в подвале. Потому что здесь живете Вы, да?
— Да, — говорит он и чутко поворачивает голову, слыша тревожно-быстрые шаги. — Меня зовут… Стив. Можно пожать твою руку, Энтони?
— Да, — мальчик просто вспыхивает радостью от этого простого предложения и делает шаг к нему.
Говард влетает в мастерскую именно в тот момент, когда мальчик протягивает свою ладошку ему. Он дергает ребенка на себя, разворачивает его лицом к Старку-старшему и говорит:
— Твой сын?
Энтони — умный мальчик. Он напуган, но не двигается, не пытается вырваться, явно понимая, что этот странный взрослый с легкостью может причинить ему боль. Он и хочет. Но не ему. Говард тоже застывает на одном месте. Он не кажется напуганным, но он слышит всё… слышит сердцебиение Старка-старшего, слышит его дыхание, как сглатывает — словно во рту мгновенно всё пересохло — тот перед ответом, и голос его — тщательно спокойный, когда Говард говорит:
— Марии, по большей части. И что теперь будешь делать, Барнс? Убьешь мальчишку?
Он — Барнс. Барнс! Барнс!.. — усмехается и говорит:
— Я не настолько монстр, чтобы убивать людей.
И отпускает Энтони. Мальчик сначала не верит, а потом бросается к Говарду, обхватывает его ногу, выдыхает резко, с присвистами, которые должны перейти в слезы. Старк даже не прикасается к сыну, смотрит на Барнса, а после кивает и говорит строго:
— Энтони, мужчины не плачут. Возьми себя в руки и отправляйся в свою комнату. Нас ждет серьезный разговор.
Дрожащий Энтони отпускает отца и убегает. Говард смотрит ему вслед, усмехается и говорит:
— Мария бы расстроилась, если бы он умер. Пришлось бы доставать ей нового приемыша. Ладно. На чем мы остановились?
И спокойно идет включать оборудование. Барнс смотрит ему в спину и говорит тихо:
— Монстр здесь определенно не я.
Говард не слышит. Или делает вид. Он вообще хорошо умеет притворяться, хорошо прячет эмоции и чувства, и Барнс — имя въелось, не хочет уходить теперь, хоть и стиралось пару раз, но онснова вспоминал — поражается, как же не соответствует показываемая эмоция с тем, что чувствует Говард на деле ко всей этой ситуации, к этому ребенку.
Барнс думает, что Старк-старший привязан к Старку-младшему, потому что в тот день Говард пытает его особо жестоко, словно мстит за угрозу жизни его ребенку. Или он хочет в это верить.
Барнс почти надеется, что где-то там, внутри человека, что пытает его, есть что-то человеческое. Хотя бы для этого мальчика. Подвижного, живого, черноглазого и слишком старательно вежливого мальчика… бессознательного мальчика, которого Говард приносит в подвал на руках и закутанного в одеяло.
Мальчик бредит. У него жар, его лихорадит. Глаза полуприкрыты, и он кого-то видит, зовет кого-то. Говард очень осторожно укладывает ребенка на стол, поправляет одеяло, смотрит на него некоторое время почти с отчаяньем, а потом резко поворачивается к Барнсу. Его самого чуть ли не лихорадит от нервного возбуждения, он смотрит почти с яростью, но говорит спокойно:
— Мне нужна твоя… помощь. Мне отказали в получении оригинала сыворотки, который использовал на тебе Зола. Мой вариант может сработать. Но он еще слишком сырой. Тебе он вреда не причинил, но десять из десяти подопытных умерли.
— Чего ты хочешь? — спрашивает Барнс.
Обычно Говард не просит, обычно он требует. И хочется понять, что же вынудило его… просить. И Старк говорит:
— Тони умирает. Мария огорчена, а мне… лень искать нового приемыша. Так что я хочу применить на нем сыворотку.
И замолкает. Но его сердце колотится от волнения, а руки заметно дрожат. Барнс хмурится и говорит:
— Мальчик умрет. Сыворотка убьет его.
— Нет, — мрачно усмехается Говард. — Если в нем будет твоя кровь — нет. Сыворотка сработает как надо, я проведу облучение вита-лучами, а Тони справится. Он сможет впитать сыворотку и выжить. Он переживет трансформацию.
Барнс смотрит на него. В голосе Говарда слышно «но». И он должен озвучить его сам, но ждет, когда его спросят, когда будут умолять разъяснить всю гениальность идеи. Барнс ему этого не даст. И Говарду приходится сказать:
— Мне нужна твоя кровь. Такая, какая она есть сейчас. Чистая. Ты должен позволить мне взять ее. Если… — Он спотыкается, сглатывает. — Любой препарат, который я использую, чтобы хоть немного успокоить тебя, убьет Тони. И у меня нет времени, чтобы ждать, пока твоя кровь снова будет чиста от любых посторонних соединений. У него нет времени.
И он бросает короткий встревоженный взгляд на Тони. Барнс встает во весь рост и шагает к Старку. Тот невольно делает шаг назад. А потом понимает, что ему протягивают… не руку, запястье скорей, протягивают, показывая синеющие под кожей вены. И он кивает, принимается за работу, вливает в мальчика кровь Барнса, потом — сыворотку, потом — аппарат. Энтони не умирает от введения крови Барнса, от сыворотки и остается жив после облучения. Уже чудо.
Тяжело дышащее и всё еще бредящее в лихорадке чудо.
Они ждут. Энтони лежит на столе в своем одеяле. Говард пытается делать вид, что работает. Барнс дремлет. А потом просыпается и говорит:
— Сработало. Мальчик исцеляется.
Говард тут же бросается к Энтони, касается его лба, отсчитывает пульс, а потом облегченно выдыхает, прикрывает на миг глаза и снова собирается, становясь тем Старком, которого ненавидит Барнс.
Он уносит Тони.
Чтобы снова привести его в подвал через неделю.
Через месяц.
Через год.
Оказывается, обнуление неплохо работает и на простых людях. Они просто перестают помнить определенный момент.
Мальчик был… маленьким. Он хвастался на прошлой неделе, что ему исполнилось восемь.
Мальчик живой, подвижный, темноволосый, темноглазый, он смотрит на Барнса с любопытством и неузнаванием и говорит:
— Здрасти?
И тут же поправляет себя. И вздрагивает, когда появляется Говард.
Барнс прикрывает глаза и думает, что в этом подвале есть монстр. Но это определенно не он.
@темы: Тони Старк, Говард Старк, Баки Барнс, ГИДРА